И тут Вилли, все с той же улыбкой, начал заваливаться набок. Упал он одновременно с тем, что ударило его в висок – небольшим, но увесистым томиком из серии «Знаменитые маги королевства», с гравюрой Максимилианы Чернобровой на обложке. Такие книжки обычно обвязывались тонким ремешком и закреплялись на небольшую пуговицу, приделанную к корешку – чтобы лишний раз не трепать страницы. Вот и пригодилось – как снаряд, иначе книга раскрылась бы и наверняка полетела не туда.

Я повернула голову – опять же, как медленно! Казалось, вместо шеи у меня заржавевший железный штырь.

За спиной Вилли, шагах в пятнадцати, стоял бледный до синевы Норберт, держа в одной руке корзинку с бутербродами. Вторую руку он как раз опускал после замаха. Зеленые глаза Нори, казалось, расширились на все лицо. И он не улыбался – таким серьезным я его не видела никогда.

Когда учишься бок о бок с наследником дворянской фамилии три года, и все это время он преимущественно списывает, валяет дурака, творит магические шпаргалки и занимается всяческой иной ерундой – поневоле забываешь, что одновременно с этим он берет все призы в ярмарочном тире. Род Нори изрядно обеднел, иначе вряд ли его отпустили бы в Мастерскую; и про дом он говорил редко. Но дворян в столице действительно едва ли не с пеленок учили стрелять из лука, скакать верхом и фехтовать. И когда-то на спор Нори сбил камнем хагзи в полете. Потом мы эту птицу со сломанным крылом три месяца выхаживали — все вместе, а на выигранные деньги раскаявшийся Нори покупал ей рыбу...

В следующий миг мы все трое наперегонки кинулись к телу Вилли. Первым успел, как ни странно, тоже Норберт – хоть и стоял дальше. Упал на колени, в ужасе уставился на лицо друга. Следующим был Рэн, который схватил Вильяма за запястье, проверяя пульс.

– Жив, – с облегчением выдохнул он. – Без сознания... Ну и здорово же ты метаешь!

– Я целился, чтобы вывести из строя, – отчетливо сказал Нори, и я услышала, как стучат у него зубы. Никогда не видела нашего бесшабашного, всегда несерьезного приятеля в таком состоянии. – Не чтобы убить. Но все равно... все равно боялся...

Я нащупала и сжала руку Нори. Крепко-крепко.

– Ты нас всех спас. Иначе не знаю, что бы произошло... Я так испугалась, что ничего не могла сделать.

Норберт молча кивнул. Его рука продолжала дрожать – хорошо, что не дрогнула при броске... Рэн привычными движениями уложил Вилли поудобнее, снова пощупал пульс. Потом неуверенно оглянулся на нас.

– Он скоро придет в себя... Но... Ворон не сможет снова захватить контроль?

Нори тоже уставился на меня – с мольбой и отчаянием в глазах. Вокруг собрались ученики: кто-то шептался, кто-то ошалело молчал. Откуда я, Йер меня подери, должна знать, я что, специалист по Ворону с золотым дипломом?!

– Наверное... может, – сглотнув, озвучила свои мысли я. – Якорь ведь не уничтожен. Его надо как-то... убрать... Как?

Нет ответа. Все снова молча таращатся на меня.

Почему опять – я?!

Так. Думай, Нэк, думай, и делай это быстро!

Самый очевидный вариант – связать. Ох, я, наверное, мыслю, как сторонник Ворона, если такое сразу приходит в голову! Но связывают же опасных безумцев – пока над ними не помолятся клерики из Семинарии или не напоят раствором успокой-травы.

А поможет ли? Представь себе, что ты попробовала связать самого Ротта. Через сколько секунд он освободится? Что потом сделает? Будет ли, кого доставать из-под обломков библиотеки?

Не давать прийти в себя? Я не умею, да и никто не умеет, тут нужны, опять же, специалисты из Семинарии, умеющие успокаивать боль и усыплять сознание... да и то ненадолго.

Думай, Нэк, думай! Почему в критические моменты героям всегда приходит в голову идеальный выход? Почему он не приходит в голову мне?!

Кстати, о героях – одна мысль в моей пустой, как пейзаж с барханами, башке все-таки промелькнула. Якорь ведь, наверное, тоже... как дверь. Если образно мыслить. Очень образно. Почти как сравнивать Рапси и дворовую кошку; но других вариантов нет.

– Рэн, подержишь его? Я... попробую.

Рыжий кивнул. Переложил голову Вилли себе на колени. Нори без каких-то указаний с моей стороны осторожно взял друга за плечи. Я вынула из кармана призму, внутри которой виднелся серебристый тонкий ключ; призма как будто потемнела – или мне показалось? Зелль, пожалуйста... я обещаю, больше никогда не буду с тобой ссориться. Все билеты выучу. Нервировать тебя больше не буду, вообще исчезать научусь при одном твоем появлении! Плащ твой дурацкий постираю!

Призму – на грудь Вильяма. Глаза привычно закрыть; не знаю уж, почему это простое действие так помогает в концентрации. Зелль, пожалуйста, помоги Вилли! Открой... открой это свинство, отцепи от него якорь Ворона!

Призма под моими ладонями... нагрелась? На миг мне показалось, что да.

Потом я отчетливо поняла: нет. Это просто тепло моих ладоней поверх куска странного стекла. Зелль не поможет. Не потому, что не хочет. Просто его здесь нет, есть только ключ, заточенный в свою прозрачную тюрьму, простой предмет, красивый сувенир. Это проклятое стекло действительно блокирует все возможности ключ-стража, ничего мы не можем с этим поделать. И Ланса нет, и Лиарры – они там, в огромных шарах, в ловушках-осколках, и никто, кроме нас, нам не поможет. А я... вероятно, будь я героем, как раз сейчас у меня прорезался бы талант ключ-стража, и я бы всех спасла, или хотя бы не всех, хотя бы своих друзей, которых я вот так вот втянула в эту глупую ситуацию... Но под моими ладонями не шевельнулось ничего. Да есть ли он вообще, ключ в моем сердце? Если и есть, то вряд ли я когда-нибудь узнаю, что он открывает. Потому что, когда Ворон в теле Вильяма очнется, жить нам останется считанные удары сердца. Если мы не...

Но нет. Этого я никогда не сделаю. Лучше умереть. Если это решение, которое я должна принять – то я отказываюсь его принимать. Пусть случается что угодно, но я не могу причинить вред моему другу. Он же не виноват. Он должен жить!

Ученики стояли вокруг так тихо, как и на годовой контрольной не бывало. Напуганные огоньки сбились в кучу над нашими головами, давая неверный, дрожащий свет. Кто-то сообразил побежать за профессором Раундвортом; но поможет ли профессор? Нори по-прежнему сидел неподвижно, судя по шевелению губ – произносил что-то, но явно не заклинание.

– Что ты говоришь? – шепотом спросила я.

Приятель удивленно посмотрел на меня. Попытался улыбнуться – жалкое подобие прежнего смеющегося Норберта.

– Колыбельная, старая, мне няня пела... Говорят, усыпляет. Ему же лучше – дольше не просыпаться, правда?, – Нори упрямо тряхнул головой, заговорил нараспев и чуть погромче – так чтобы мы могли разобрать слова. – На рассыпанном зерне, по расплесканной волне бродят облачные звери, открывают путь луне. Белый конь уходит спать, видеть сны о том, что будет...

– У нас такая же колыбельная есть, – отрешенно сказал Рэн. – Мотив тот, слова другие... Ты пой, вдруг да правда поможет. Меня ей тоже в детстве усыпляли.

Судя по закушенной до белизны губе и упрямой складке между бровей – рыжий тоже пребывал не в лучшем состоянии, но идеально держал себя в руках. Вот кому бы быть героем. Не напуганной до дрожи в коленках мне...

Погоди, отчетливо произнес голос в моей голове. Мои разумные и логичные мысли, пробивающиеся редко, но так похожие на голос Вильяма, лежащего сейчас без сознания. Так похожие. Погоди, сказал голос. Героем?

И замолчал.

Сон про заснеженную деревню. Колыбельная...

То, что есть, оставим людям, то, что было – не отнять.

Деревня, лес вокруг... далекое прошлое? Поселения на берегу Ори, когда там еще была долгая, на полгода, зима?

Вот только возле Ори нет гор. А в моем сне – я видела это сейчас так отчетливо, словно мне ткнули в нос картинкой из учебника – была. Белый пик вдалеке. Чьими глазами я все это наблюдала? Кто стоял на сундуке, прижавшись носом к замерзшему стеклу? Были ли у него рыжие волосы?